Ринат ГАЛИУЛИН: «Поздняя беременность – риск онкологии у ребенка»

Врач-детский онколог рассказывает о причинах развития онкозаболеваний у детей, а также почему их выявляют на уже запущенных стадиях.

С врачом-онкологом, анестезиологом, гематологом, заведующим отделением химиотерапии для детей и взрослых Клинического онкологического диспансера Ринатом Галиулиным мы встретились в его кабинете – скромной комнате, в которой по соседству с ним обитают два шкафа, забитых под завязку книгами, маленький стол и диванчик. Ринат Хамитович как никто другой знает, что смысл жизни кроется не в чем ином, как в самой жизни. Он является основателем Центра детской онкогематологии, созданного 25 лет назад. С тех пор все свое время и силы отдает главному делу – лечению детей.

В отделении 40 коек для детей от 0 до 18 лет, на которых ежегодно проходят лечение до 180 маленьких омичей с онкозаболеваниями. Для каждого из них болезнь – огромное испытание и совместно с врачами и родителями – борьба за жизнь.

– Ринат Хамитович, насколько распространена детская заболеваемость онкологическими патологиями?

– Если брать педиатрию в общем, то по сравнению с другими заболеваниями онкопатология встречается редко. Но среди причин смертности детского населения онкология стоит на втором месте после травмы. Это весомое место. Кроме того, за последние три года идет рост онкозаболеваемости. Если раньше по области и городу мы ежегодно регистрировали 62–65 впервые выявленных детей с онкологическими заболеваниями, то в прошлом году их было уже 78. И это при том, что детское население от 0 до 18 лет последние два года не растет, а заболеваемость выросла с 16 до 18 случаев на 100 тысяч населения.

– С чем это связано: стали больше болеть или лучше выявлять?

– Сложный вопрос. Если бы я вам сказал, что цифры такие, потому что выявляемость повысилась, то слукавил бы. Потому что я знаю, как обстоит ситуация в первичном звене: неукомплектованность кадрами, оборудованием, отдаленность мест проживания детей от медучреждений, где можно было бы провести первичную диагностику, и так далее. Конечно, в регионе есть детская онкологическая служба, и выявляемость, безусловно, лучше, чем там, где такой службы нет вообще. И все-таки дело тут не только в этом.

– А в чем, экология плохая?

– И экология имеет значение, и питание, а именно качество пищи и радиационный фон. В последнее время мы регистрируем до шести случаев в год папиллярного рака щитовидной железы у девочек-подростков, а щитовидка прежде всего реагирует на радиационный фон. Отсюда можно сделать вывод, что с этим у нас в области не все благополучно. Одной из причин возникновения онкологических заболеваний является поздняя беременность и роды, то есть после 40 и более лет. Фактором риска возникновения у ребенка онкологического заболевания могут быть пороки развития и генные дефекты, которые по наследству передаются от родителей к ребенку. Причин очень много, но суть образования злокачественных клеток кроется в снижении иммунитета. У всех людей, в том числе детей, злокачественные клетки продуцируются ежедневно в очень большом количестве, но они все погибают под воздействием иммунной системы. В случае ослабления организма, будь то простудное заболевание, травма или еще что-то, какая-то клетка выходит из-под контроля и дает рост опухоли.

– Но ведь не каждый ребенок, перенесший простуду, заболевает онкологией.

– Существуют факторы риска, о которых мы только что говорили. Если их набирается два-три, то и риск возникновения злокачественного образования возрастает. Но и это не говорит о том, что ребенок заболеет стопроцентно, тогда мы бы все болели онкологией. Хотя со временем у каждого взрослого человека развивается свой рак, только не каждый до него доживает. А у детей нет рака, есть злокачественные заболевания. Злокачественные заболевания лучше поддаются лечению, чем рак.

– Значит, рак и злокачественное заболевание – это не одно и то же?

– Это большая разница. Рак – это дифференцированные клетки у взрослого пациента, которых не может быть у ребенка. Однако в последнее время мы наблюдаем рак желудка, рак кишки у 16–17-летних подростков. То есть мы дожили до тех времен, когда рак стал появляться у детей, но, правда, исключительно редко.

– Какими онкологическими заболеваниями страдают омские дети?

– Вообще все злокачественные заболевания делятся на пять крупных групп. Прежде всего это поражения костного мозга – лейкемия или острый лейкоз, в простонародье его называют белокровием. В нашей области лейкемия занимает 28–32% от общего числа злокачественных заболеваний. На второе место сейчас вышли опухоли головного мозга, что связано с компьютеризацией, сотовой связью. 

– То есть разговоры по сотовому не так уж безобидны?

– Совершенно верно, есть влияние ультразвуков определенной чистоты на головной мозг, и если это происходит постоянно, то может вызвать опухоль головного мозга. Разговаривать по сотовому телефону лучше на громкой связи и на расстоянии 20 см от уха. Это серьезно – опухоли головного мозга занимают 23–28% от всех опухолей у детей. На третьем месте опухоли лимфоузлов и лимфомы (10–15%). К следующей группе заболеваний относятся опухоли брюшной полости, почки (или опухоль Вильмса), симпатической и парасимпатической нервной системы, то есть нейробластомы (8–9%). И пятая группа – костные опухоли: остеогенная саркома (поражает трубчатые кости) и саркома Юинга (поражает плоские кости). Раньше они встречались чаще (11,9%), сейчас реже (4–5%).  Также есть достаточно редкие заболевания, но и о них не нужно забывать. Например, ретинобластома (опухоль сетчатки глаза), которая в отличие от других заболеваний в 40% передается по наследству, чаще всего через папу. Ею заболевают 2–3 ребенка в год. О раке щитовидки мы уже упоминали – 6 случаев в год.

– Можно сказать, что каждому заболеванию соответствует свой возраст?

– В некоторых случаях так и есть. Допустим, остеогенная саркома или саркома Юинга обнаруживаются преимущественно у детей подросткового возраста –от 14–15 до 17 лет. Опухоли головного мозга могут быть в любом возрасте, лимфомы – чаще у детей от 7 до 12 лет. Есть ряд врожденных онкозаболеваний. Нейробластома может быть еще в утробе, и если сделать УЗИ плода ребенка, то при хорошей разрешающей способности аппарата и высокой квалификации специалиста можно обнаружить небольшое образование надпочечника, которое потом выльется в опухоль надпочечника – нейробластому. Бывает врожденный лейкоз, врожденная опухоль почки Вильмса. Ранняя диагностика врожденной ретинобластомы зависит только от окулиста – свечение зрачка у ребенка видно сразу. К сожалению, эти дети поступают к нам в год-полтора с уже запущенными стадиями. А чем раньше выявляется онкопатология, тем лучше результаты лечения. Если ребенок выявлен на 1–2-й стадии, то выздоровление наступает в 90–95% случаев.

– Как же поднять раннюю выявляемость?

– Нужно усиливать первичное звено, укреплять поликлиники оборудованием, восстанавливать ФАПы и районные больницы, чтобы вести контроль за пациентами, которые живут в отдалении, возрождать школьные осмотры. Помню, когда я учился, в школу приезжала бригада врачей, нам делали флюорографию, брали анализ крови, каждый ребенок осматривался узкими специалистами. И это было ежегодно. Сейчас такого нет, в итоге возросло количество запущенных детей, с четвертой стадией заболевания. Луше заподозрить что-то и ошибиться, чем пропустить, и ребенок будет лежать где-то и умирать. Мы постоянно об этом говорим. В течение 25 лет четыре раза в год выезжаем в самые крупные детские учреждения и проводим семинары по первичной диагностике, читаем доклады, приводим примеры по конкретным случаям. В Минздраве досконально разбираем каждый случай запущенного ребенка – кто выявлял, на каком этапе был пробел, кто и что не сделал вовремя.

– Почему тогда ситуация не меняется?

– Потому что, во-первых, у врачей отсутствует онкологическая настороженность. Педиатры, детские хирурги, другие узкие специалисты не знают клиники основных форм онкозаболеваний у детей. И это не из-за того, что они глупые, а из-за того, что за свою трудовую деятельность им может вообще не встретиться ребенок с онкологией. При этом у каждого доктора идет поток своих заболеваний – гастритов, колитов, бронхитов и так далее, и под их шквалом он может пропустить одно-два онкозаболевания. Вторая причина – отсутствие онкологической настороженности у самих родителей. Родители не бьют тревогу, если ребенок худеет или приходит из школы и ложится спать, постоянно устает, у него слабость. Третья причина – сложные случаи, когда онкологические заболевания скрываются под маской чего-то – протекает как ангина, а на самом деле это лимфома. Вот здесь-то и нужно, чтобы первичное звено быстро сработало, доставило ребенка в специализированный центр, где можно провести биопсию, поставить ребенку точный диагноз и быстро начать лечение.

- Расскажите о становлении центра детской онкологии в Омске?

– В начале 90-х годов между Красным Крестом и немецкой общественной организацией КЭР-Германия был подписан контракт о том, что с 1992 по 2000 год Германия выделяет России деньги на организацию десяти онкогематологических детских центров, полностью укомплектовывает их самым последним оборудованием и современными лекарственными препаратами, а также обучает по два специалиста на каждый центр в центральных университетских клиниках своей страны. Омску повезло, и он попал в эту десятку. С 1993 года мы вместе с коллегами начали свою работу с применения европейских стандартов лечения, когда еще ни одна отрасль медицины так не работала. Это уже была высокотехнологичная медицинская помощь. Один раз в три месяца мы встречались на территории Германии или России по вопросам лечения какой-то одной нозологии и отрабатывали все. В 2000 году по результатам работы за первые 7 лет каждый руководитель центра делал доклады в городе Берлине. Тогда наши немецкие коллеги встали и аплодировали нам. Потому что за 7 лет мы смогли все внедрить и получить результаты, аналогичные Германии. За короткий период была сделана титаническая работа.

– Сегодня технологии шагнули еще дальше, а как все начиналось?

– Протоколы лечения онкобольных начали развивать еще в 60–70-е годы, тогда лечение было сверхтоксичное, вводились очень высокие, «смертельные» дозы. Но при всем этом первые протоколы и клинические исследования дали понять специалистам, что эти заболевания можно вылечивать. Следующие десять лет шла борьба за то, чтобы увеличить процент вылеченных детей. Последнее время шли клинические исследования и модернизация этих протоколов в пользу того, чтобы ребенка вылечить, но при этом уменьшить токсичность в химиопрепаратах или дозу облучения, для того чтобы ребенок с наименьшими потерями вышел из этого заболевания в ремиссию. Последние лет 7 уже такая задача не ставится, то есть все протоколы по каждой нозологии отшлифованы и отработаны в плане дозы, подбора комбинации препаратов, кратности введения препаратов, в плане лучевой терапии, в плане хирургии – лучшего на сегодняшний день придумать невозможно.  Поэтому сейчас задача детской онкологии не только вылечить ребенка, но и сохранить ему органы, чтобы он был полноценным человеком и в дальнейшем мог работать и жить, как все. Основное – это раннее выявление и радикальная операция, которые дают ребенку шанс на то, что он полностью излечится. После операции используются высокодозная химиотерапия и лучевая терапия.

– Сегодня все детские онкозаболевания лечатся в России или нет?

– Если раньше 90% наших детей погибали и все старались с той же лейкемией поехать либо в федеральные центры, либо за рубеж на трансплантацию костного мозга, то сегодня ехать никуда не нужно. Специалисты в нашей стране проучены и подготовлены в лучших зарубежных университетских клиниках. Это значит, что подход, схема лечения, результат теперь едины во всем мире. Поэтому я бы не советовал читать Интернет и сломя голову собирать со всего мира деньги, чтобы уехать в тот же Израиль или Германию. Этих денег все равно не хватит на все время лечения. Потому что лечение длительное – год – полтора, а если говорить о лейкозах с поддерживающей терапией, то у мальчиков на это уходит 2,5 года, у девочек – 2 года. На родине ребенок получит такую же медицинскую помощь бесплатно. Если что-то нельзя сделать в регионе, нет ничего сложного, чтобы получить федеральную квоту в министерстве здравоохранения, и для родителей ребенка это тоже ничего не будет стоить.

– Слово «онкология» всегда пугает, особенно страшно смотреть на облысевших ребятишек…

– Ну это же не самое главное. Волосы отрастут, они будут еще гуще. Главное, чтобы ребенок выжил. Когда ребенок заболевает – это, конечно, трагедия для всей семьи – все страдают. При длительном лечении чаще всего семьи распадаются – это факт, который надо признать. В итоге мама остается с ребенком наедине, а ей надо еще как-то выживать. Поэтому мы подключаем и психологов, и благотворительные организации, и учителей, чтобы ни ребенок, ни его родители не выпадали из жизни. Они должны понимать, что лечение – это временное явление и через него нужно пройти. Когда ребенок ложится в больницу на длительное лечение, кто-то из родителей всегда госпитализируется вместе с ним, потому что энергетический контакт мамы с ребенком должен оставаться на все это время. В любом возрасте – от 0 до 18 лет. Плюс работа медсестер, врачей, плюс вера самого ребенка и родителей в то дело, что делает доктор, – это на 100% принесет успех. Если это разрозненно и все эти люди не заинтересованы в одной задаче – вылечить ребенка, ничего не получится.

– Бывают трагические случаи?

– Да, бывают. Один ребенок в год умирает, и это очень печально.

– Кто работает в отделении, есть ли критерии отбора врачей?

– Еще в 1993 году, когда я создавал центр, по шаблону было утверждено штатное расписание, где на одну медсестру приходилось по два ребенка, а на врача – пять детей. И это при общероссийском стандарте – 10 детей на врача. Где вы в городе видели такое отделение, где работают 10 врачей, два дежурных доктора, детские онкологи и анестезиолог, которые ежесуточно дежурят в отделении? Чтобы отделение имело свою операционную и реанимацию на шесть коек? Это, по сути, больница в больнице. При этом мы сразу договорились, что у нас будут два психолога в отделении, воспитатели с 1-го по 11-й класс. Нефтекомбинат помог закупить нам дорогостоящее оборудование, учебные пособия, компьютеры. Все наши врачи работают в основном по 20 и более лет, но есть и молодые. Мне важно то, как человек, который приходит сюда работать, относится к детям, и то, как он воспринимает чужую боль. Черствый не сможет тут работать. Такие люди были, и они сами уходили.

– Но самая тяжелая работа лежит на младшем медперсонале.

– Вот его недостаточно, потому что зарплата нищая.  Есть костяк – женщины, которые работают давно, остальные приходят и уходят. Санитарное состояние в отделении должно быть идеальное, чтобы не было путей инфицирования, надо каждый день все обрабатывать. Не каждая санитарка готова выполнять такой большой объем работы за маленькую зарплату. Однако сейчас пошли новые веяния, появились волонтеры, которые предлагают свою помощь бесплатно и реально помогают. Родители сами ухаживают за детьми. Так выкручиваемся.

– Какой вы видите медицину в идеале?

– Мое личное мнение, что медицина при Советском Союзе была гораздо лучше той, что мы имеем сейчас, если не брать во внимание высокие технологии. Если бы в то время нынешнюю аппаратуру и технологии – это был бы идеальный вариант медицины. Постепенно в таком направлении мы и должны идти.

– Что бы вы хотели изменить в области онкологии?

– Хочу, чтобы ввели стандарты лечения, которых раньше не было. Хочу, чтобы в нашей отрасли появилась общая информационная база, которая поможет нам узнать, в каком регионе какой ребенок заболел, как лечили, выздоровел или не выздоровел и где ему могут оказать высококвалифицированную специализированную медицинскую помощь. Допустим, ему нужна какая-то операция, а в Новосибирске есть специалист, который гениально делает такие операции – так бывает... Как этот ребенок в жизни устроился, когда вырос, нашел ли он работу, семью, имеет ли детей, до какого возраста он дожил. Это очень важно. На сегодняшний день мы этого в России не имеем

– Вы не омич, как попали в Омск?

– Моя жена окончила с красным дипломом Красноярский инженерно-строительный институт и получила право выбора. Выбрали Омск, потому что здесь было очень хорошее снабжение. В Красноярске есть нечего было, за литром молока полдня в очереди стояли. А здесь был рай – сметана, молоко, колбасы. Я окончил Красноярский медицинский институт, здесь отработал 4 года в детской областной больнице, потом уехал учиться в Барнаул, потом в Германию на стажировку. После этого вернулся в Омск и стал организовывать центр.

– Ваша любимая книга?

– «Детская онкология», с каждого конгресса привожу новые книги и их читаю. На художественную литературу времени нет, мы практически живем в отделении. На семейную жизнь даже времени не хватает, незаметно для меня вырос сын.

– Он тоже врач?

– Программист. По моим стопам не пошел, о чем сейчас глубоко жалеет. Из него получился бы неплохой доктор.

– Ваше любимое высказывание?

- Когда ребенок плачет или боится, я всегда говорю: все будет хорошо. Как-то это действует на психику ребенка, потому что он верит мне и успокаивается.

– Вас благодарят вылеченные дети и их родители?

– Дважды на свадьбу приглашали, в городе встречают, спрашивают: «Помните, вы меня вылечили?», благодарят. Женщина одна недавно подошла, говорит: «Вы вылечили моего сына, мы вас помним и каждый день читаем молитву за вас». И это, конечно, приятно.

– Дайте совет, как вырастить здорового ребенка?

– К появлению ребенка в семье нужно готовиться, обязательно пройти консультацию генетика. Ребенок должен появится вовремя и в молодой семье. Для мамы в период беременности важно полноценное питание, получение витаминов. С самого рождения родители должны не только развивать ребенка, но и любить его. Тогда с ним не произойдет никакой беды.

– Спасибо!

Наталья Чебакова.

Фото Татьяны Шакировой.

4 февраля – Всемирный день борьбы против рака

15 февраля – Международный день онкобольных детей